Про то, как увековечить все остальные сто тысяч узаконенных профессий, не говоря уж про полулегальную работу сицилийских реквизиторов, про опасную и трудную, беспрерывную службу продавцов лекарств от падучей и от головной ломки, курьеров и курьерш с посылками радости в желудках и вагинах, – про это Чен Джу как—то не подумал.
Для Чена Джу профессия сантехника стояла на втором месте по сложности и неохоте её исполнения после надоевшего ремесла неудовлетворенного архитектора; – надоевшего как горькая, многолетняя редька, или как недоступный обезьянний банан, который, прежде, чем съесть, надо ещё выколупнуть из под потолка решётки палкой, балансируя на спинке стула. А была профессия сантехника такой почётной в списке всвязи с её физической сложностью, царапающими ржавыми гайками на скобах труб с торчащей из них масляной паклей, некоторой вонью и несимпатичностью заложенных в инструкции отдельных функциональных отправлений.
Чен изредка считал себя в некоторой степени знатоком в области всех видов эстетик, правда, не для близкого её применения на себе; и, соответственно, ничего не делал для повышения статуса самой эстетики, разве что, умело разрушая её, напоминал человечеству про её ценность и хрупкость. Чен Джу чаще использовал знание эстетики для того, чтобы просто иметь её в виду на чёрный день, а ещё для того, чтобы её обоснованно порочить, когда не на чем и не на ком сорвать зло. Бумага терпит всё. Бумаги у Чена завались. Неоплаченного электричества в его компьютере накопилось больше, чем на Угадайской ГРЭС, откуда Чен черпал халявную энергию. Провод с крючком, торчащий в нише его окна, любил ночевать на уличном проводе.
***
Страницы купринские (всё его творчество и смысл жизни) были упакованы в толстую корку. Страницы пребывали в обыкновенном бело—бумажном состоянии, но корка была нахально красивой – малахитного цвета и по—лягашачьи скользко—шершавой на ощупь. Подобия лягушачьих шкурок в наше время стоят сверхдорого. Книга не была куплена. Сверку с Куприным, по данной причине, в этот раз осуществить не удалось.
Зато Чен купил тонкие и дешевые вспоминалки о Куприне его современников. Придя домой, он бегло пробежал по их страницам. Чена чрезвычайно заинтриговали известные литературоведам высказывания Л.Н.Толстого о Куприне. «В искусстве главное – чувство меры… достоинство Куприна в том, что ничего лишнего».
От купринского чувства меры Лев Николаевич мог легко и без всякой меры заплакать и заразить плачем всю Ясную Поляну со всеми подглядывающими из—за кустов дачниками в полосатых майках и их любовницами в непрозрачных вафельных пеньюарчиках и с полотенцами вокруг красивых, но глупых по меркам нынешнего времени головок.
От чувства меры Чена, Толстой, доведись ему прочесть что—либо из Джу, мог только, разве что, разразиться длиннющими, по—японски изощренными непристойностями, смог бы разволноваться от этого и раньше времени умереть.
У Чена Джу было особое чувство меры, ограниченное только эгоизмом и усталостью от сюжета, а на чистое искусство, короткость изложения и на лавры он не претендовал. – Вот и хорошо, что лягушачью корку не купил, – возрадовался он. – Лев вовремя напомнил про незабытое, но старое. Спасибо Льву. Мы со Львом одной львиной крови, одного помета, в одном русском прайде рождены.
Анализатор, видимо, самое большое полезное, что он определял, так это сходство в темпах, похожесть в дислокациях знаков препинаний и в расстановке частей предложения. Разумеется, чисто математически. А раз математически, а не человечески, то любой, талантливый или бездарь, в той или иной степени будет на кого—то, заложенного в базе, обязательно похож.
Ещё, как показалось Чену Джу, анализатор ловко высчитал в тексте ченовской книги плотность мата и быстренько сравнил его с Фимой Жиганцем: «Морду бы ему побить, этому г—ну Анализатору. Причем тут мат, зачем на нем обострять, и как его математически точно удалось вычислить? Может от короткости матерных слов?»
Походить на Фиму – известного знатока «босяцкой речи» и блатной жизни он не хотел. Чтобы избавиться от навязчивого Фимы, Чену Джу пришлось замаскировать все приблатненные жаргонизмы, а маты, от которых он так соблазнительно долго не хотелось избавляться, заменить генетическими менделёвинами, латинскими символами и буковками.
По всему выходило, что лучше бы анализатор никого не определял. Ещё лучше, если бы анализатор сгорел, запутавшись в сравнивании произведения Чена с заложенными в базе. Тогда бы это было прямым указанием на неповторимость ченовского творчества, и, стало быть, бывшим для самовосхваления автора гораздо ценнее.
Прошло время, и в Анализаторе плюсом замелькали другие известные личности, например: непьющий на охоте и рыбалке Пришвин, с удочками и ружьём, лёгкий на многокилометровые литпробежки Сегаль, серьезный своею фамилией, быстрый и не известный широкому кругу, круторогий исторический зверь—поскакун Лосев.
Пронесся Тянитолкай. Рожи его, направленные в разные стороны, неизвестны Чену. А тот скакун, между прочим, был Ильфо—Петровым.
Тут Чен Джу уже окончательно расстроился. Он перестал пользоваться Анализатором вовсе. Это обидно: с классиками Чен узнакомился в хлам. А вот померяться на ринге Анализатора с новооткрывателями стилей – актуальных каждому для своего времени – антилитературным Палаником, подкожным зудилкой Кафкой, половым фантазером—затейщиком Набоковым, мальчиковатой троицей Селинджер—Брэдбери—Харпер Ли, карьерным мордобойцем Амаду, извращенцем и матершинником Уэлшем, ему явно не удастся. Тем более, Букеровская премия даже не подмигивала ему.
Не дозрел, видите ли.
Как такое можно сказать моложавому старичку?
Эффект чистописания
Завтра я начинаю парижскую книгу – бесформенную, нецензурную. От первого лица – ебать всё!
Генри Миллер.
Письмо от 24.08.1932
Продолжим нудить.
– Вырежь это и это! Вырежь всё и оставь только оглавления. Для книги этого будет достаточно, – сказал Вэточка Мокрецкий.
Он знаменитый журналист.
– Не—е—ет. Только не это. – Это Порфирий, сидя уже дома на эксклюзиве – на пеньке то есть. Там есть строчки обо мне. – Порфирий обожает пиво, а на страницах его залейся! Остается найти способ материализации бумажного пива.
Что же происходит на самом деле? Может ли писатель объективно «защитить» свой проект?
Нет, не может.
Потому и объясняет как хочет, не отвечая за свои слова.
И не подвергает писанину математической экзекуции.
И не верит мамам, грязнящим тексты и наивно принимающих героинь Туземского за своих дочерей.
– Маскировать надо лучше, – был бы жив – поделился бы опытом Миллер, пожалев наивного россиянина.
Итак… Что итак? Или и так?
– Миллер, помогай!
Короче говоря, в «романчичеке» Чена Джу нет явного детективного сюжета, нет особенных приключений, нет аппетитной любовной линии, которая обычно сопутствует любому литературному произведению, даже связанному с путешествиями… (кроме отдельных, в виде исключения, например, бородатых приключений Робинзона Крузо).
Даниель Дефо исхитрился с жанром и попал в точку, истребив ещё до кораблекрушения всех женщин на острове. Не стало надобности гнуть любовь и расшифровывать секс. А это в век романтизма и последующей за ним волной блЪдства стало крупной и оригинальной находкой, позже приведшей к понятию бестселлера.
Героев Чена Джу ни разу (ни разу!) при полной правоте полицейских не забирали в иностранные околотки, не били вполне заслуженно в морду и не брали с поличным при передаче оружия и наркотиков.
– А было ли это всё? – бесшабашно и со знанием дела спрашиваете вы.
– А ♂й его знает, – так же смело, но притом вежливо, заодно креативно, отвечаю я.
Я вообще—то отвечаю за редактирование, а не за правдописание. И, признаюсь, с удовольствием бы постучал по мусалам кое—кого из герое. А автору треснул бы в отдельности.
Но это не моя компетенция. Меня попросили – я прочел. Сознаюсь, – не полностью. Надавили – я написал.
Что ещё? Длиннотами достал? Ну, уж, не бог весть, сколь длинно, но в nn-м количестве, как говаривают математички с правительственными наградами, имеет место быть.
Минусы? Этого добра хватает. Но и достоинства имеются. Это зависит от того, как читать и чего от автора ждать.
Начнем с минусов и откровенных проколов, являющихся в определенной части плюсами данного сочинения. Повторяю: это смотря для кого.
Ну, нет в произведении Чена Джу дотошной историко—архитектурной правды. Например, в описании достопримечательностей. Вернее есть, но не часто.
А вам это сильно нужно? Вы реферат пишите или донос: на графомана, ну?
